Штурмфогель - Страница 43

Вот и сейчас в центре Зеленого зала прямо на полу стояла мраморная девушка. Руки ее были заброшены за голову, тело выгнуто, лицо запрокинуто вверх, и только если присмотреться, становилось ясно, что руки связаны в запястьях и веревка охватывает шею. И сразу становилось понятно, что это поза не любовного томления, а ужаса перед чем-то, нависающим сверху…

Стояла табличка: «Наполи. Роза».

Штурмфогель пришел в себя где-то далеко от галереи. Нашел винный погребок. Глядя прямо перед собой, выпил стакан рома.

Да. Наполи действовал наверняка.

«…только когда ты устанешь молить о смерти…»

Кто-нибудь слышит мольбы этой девушки?

Он не знал.

Он не знал, каково это – быть обращенным в камень. В дерево – примерно знал. Был рядом. В камень – нет…

Штурмфогель так погрузился в воспоминания, что не сразу обратил внимание на экипаж, запряженный двумя парами крупных мышастых мулов.

Экипаж – высокая коробка из полотна и дерева на двух больших колесах – опирался дышлом на что-то вроде орудийного передка, где восседали двое возчиков в высоких шляпах, и плелся не слишком быстро, но и не медленно, чуть поскрипывая и в такт поскрипыванию припадая на одну сторону – как бы прихрамывая. Над крышей экипажа возвышалась черная труба, из которой вылетал легкий сизый дымок.

Штурмфогель спустился на обочину и встал, подняв над головой руку.

Экипаж остановился, не доезжая шагов пятнадцать. Один из возчиков обернулся и что-то гортанно крикнул; Штурмфогель не разобрал слов. Откинулся матерчатый полог, и из экипажа вышел человек в зеленом костюме и высоких сапогах. В руках у него была винтовка с длинным и толстым стволом.

Этой винтовкой он сделал Штурмфогелю вполне понятный знак – подойти и поднять руки.

С медлительностью, которую – Штурмфогель надеялся – они примут за наглость и лень, а не за усталость, он приблизился шагов на пять-шесть и улыбнулся.

– Я просто хотел попросить вас меня подвезти, – сказал он. – В любое место, где есть банк. Там вы получите немного денег.

– Кто ты такой? – спросил зеленый.

– Курьер «Голубиной почты». Летел из Константинополя в Берлин. Какие-то разбойники хотели захватить меня на цеппелине, думали, наверное, что у меня либо важные письма, либо чеки… Пришлось спасаться на планере. С ночи выбираюсь из этого леса.

– Ночью ты был в этом лесу? – с недоверием спросил зеленый и кивнул на склон, где сначала редко, а чем выше, тем гуще стояли черные ели.

– Да, был.

– И… как оно?

– Тяжело. Но я бывал в Тартарском лесу… так что опыт у меня есть.

– В Тартарском я не бывал… – протянул зеленый. – Ладно, садись. В место, где есть банк, поедем завтра. Заплатишь полфунта серебра. Готов?

– Вполне… А сегодня нельзя?

– Сегодня нельзя. Если только ты не хочешь ждать другого экипажа. Но этот другой скорее всего будет этот же… только мы будем ехать в ту сторону.

– А пешком? Я дойду?

– Если бы это была просто дорога – да, часов за шесть-восемь. А так – тебе лучше поехать со мной. Дольше. Но зато наверняка. Меня зовут Михась. Я здешний урядник.

– А меня зовут Эрвин.

– Вот и хорошо. Драться умеешь?

– Приходилось. А что, понадобится?

– Может быть…

В экипаже было жарко. Гораздо жарче, чем требовалось для комфорта. На продольных лавках сидели еще четверо мрачных мужиков с винтовками. А в проходе на носилках, укрытый огромным бараньим тулупом, лежал кто-то неподвижно, и в первый момент Штурмфогель подумал: труп. Труп изможденного непосильным трудом каторжника. Но глаза трупа горели темным огнем…

– Кто… это?.. – с трудом разжав сухие губы, спросил лежащий.

– Берлинский курьер, ваша светлость, – ответил урядник почтительно. – Сбросили с цеппелина. Опять, наверное, ребятки Кабана балуются. Как в прошлом году.

– Подойди… поближе… наклонись…

Штурмфогель наклонился. От лежащего исходил слабый запах тлеющих листьев и горячей золы.

– Ниже…

Он наклонился ниже. Лицо лежащего обтянуто такой тонкой, такой прозрачной кожей… и веки, как у черепахи…

– Хоро… шо… – в два приема. – Михась…

– Здесь, ваша светлость.

– Сделаешь все… что попросит… велит… Все!..

– Я понял, ваша светлость… – голос растерянный.

– Все. Скажет: сдохни… сдохнешь.

Штурмфогель почувствовал, как вдоль хребта дыбом встает несуществующая шерсть…

Берлин, 28 февраля 1945. 19 часов

– Кое-чего я все-таки не понимаю, – сказал Хете. – Если они засекли наше подслушивание – а я думаю, что засекли наконец, – то какого черта не использовали это для подачи нам дезы, а взяли и раскрылись? С целью специально обратить на себя внимание. Как-то странно. Не находишь?

Нойман кивнул.

– Второе: это сама их подготовка к операции. Занимается ею агент, который мог быть засвечен в прошлом. Их руководство об этом знает. Но все равно поручает создание операционной базы ненадежному агенту. Что характерно: через него… в смысле – через нее – мы и вышли на группу. Что это значит? Нам это специально подставили?

Нойман опять кивнул.

– Значит – что? Все это лишь отвлекающий маневр? Ложный десант?

– Именно так, – сказал Нойман.

– А мы…

– А мы делаем вид, что купились на это.

– Только делаем вид?

– На большее мы пока не способны… Виды на контригру в Женеве есть?

– Почти нет. Разве что они специально подставятся, а мы поймем, что они подставились специально… Да, а что со Штурмфогелем?

– Зачем тебе?

– Он классно спланировал операцию по Рексу. Мне его не хватает. Понимаешь…

– Штурмфогель погиб. Скорее всего. Во всяком случае, самолет, на котором он летел, был сбит – причем над вражеской территорией.